«Великая китайская мечта о возрождении» неотделима от восстановления позиций Китая на международной арене, в Восточной Азии в первую очередь, но и на Евразийском континенте в целом. С начала реформ в 1978 г. Пекин постоянно расширял свои контакты с внешним миром, первоначально в качестве перспективного и ёмкого рынка для промышленного оборудования, технологий и инвестиций, а с начала XXI века – в качестве активного участника институтов глобального управления. Деятельность в многосторонних форматах позволила Китаю накопить значительный опыт участия в международных делах, особенно на региональном уровне. На глобальном уровне активность Китая сдерживали не только противодействие Соединённых Штатов, но и специфические особенности китайской цивилизации и его модели развития. В этом контексте концепция «сообщества единой судьбы человечества», выдвинутая Си Цзиньпином, означала не универсализацию и унификацию, а, наоборот, право стран и регионов на многообразие путей развития и форм международного взаимодействия между малыми, средними и крупными державами. Развернувшееся в последние годы соперничество между Китаем и США в Азии означает не только борьбу за лидерство в регионе, но и столкновение двух концепций международного порядка, построенных на разных подходах и ценностях. Проект «Пояс и путь», первоначально предложенный в качестве двух региональных и не связанных друг с другом инициатив для Центральной и Юго-Восточной Азии, превратился после их объединения в первую китайскую внешнеполитическую стратегию глобального масштаба. Её реализация бросает вызов интеграционным усилиям России на постсоветском пространстве и требует от обеих стран поиска новых инструментов и форм взаимодействия.

Проведённый нами анализ позволяет говорить о двух волнах эха Арабской весны в Западной Европе. Первая волна, наблюдавшаяся непосредственно в 2011 году, выразилась в росте преимущественно мирных протестов. С учётом имеющихся данных взрывообразное увеличение количества зафиксированных в Западной Европе в 2011 г. антиправительственных демонстраций, массовых беспорядков и политических забастовок можно с высокой степенью достоверности связать именно с влиянием Арабской весны. В 2012–2014 годах, несмотря на исчезновение «арабского импульса», протестное движение в Западной Европе продолжилось на высоком уровне в значительной мере под влиянием второй волны финансово-экономического кризиса и тем самым приобрело собственную логику. Вторая волна эха Арабской весны в Западной Европе наблюдалась с существенным временным лагом, в 2014–2015 годах, и проявилась прежде всего бурным ростом террористической (главным образом исламистской) активности. Одним из последствий Арабской весны стал коллапс или резкое ослабление нескольких ранее вполне дееспособных арабских авторитарных режимов, что привело к усилению террористических организаций разного рода, стремительному росту их влияния и повышению эффективности организационных форм – в том числе, что очень важно для Западной Европы, в киберпространстве. Террористическая деятельность проникала из арабских стран в Западную Европу по разным каналам: и через беженцев, и посредством достаточно эффективной интернет-пропаганды ИГИЛ (террористическая организация, запрещённая на территории Российской Федерации), и через возвращавшихся джихадистов. Вторая волна, выразившаяся в некотором росте протестной активности, радикально отличалась от протестов 2011 года, поскольку речь шла об организованных преимущественно правыми силами протестах против притока иммигрантов, порождённого в очень высокой степени именно цунами Арабской весны.

В статье предпринята попытка оценить позиции Германии в военно-политической области, занятые к концу эпохи А. Меркель. Ключевая проблема в сфере безопасности и обороны состоит в том, что в своих действиях, направленных на укрепление позиций на мировой арене, немецкий истеблишмент обязан учитывать ограничения, обусловленные исторической ответственностью за развязывание Второй мировой войны. Отсюда вытекает приверженность ФРГ принципам мультилатерализма и «стратегической сдержанности» в вопросах боевого и в целом провокационного использования военно-силового потенциала. Автор показывает, как менялись эти составляющие внешней политики Германии в конце 2010-х годов. В завершающий период канцлерства А. Меркель решение задачи по укреплению позиций ФРГ заметно осложнилось на глобальном, региональном (евроатлантическое сообщество) и страновом уровнях. Рост электоральной поддержки Альтернативы для Германии, представляющий угрозу сохранению властных полномочий истеблишмента, побудил элиты к активизации своих действий в политической и военной сферах. Внешнеполитический курс Д. Трампа и выход Великобритании из Европейского Cоюза усилили для Берлина значимость контактов в военно-политической области с Парижем, а также малыми и средними европейскими государствами Евросоюза и НАТО. В статье показана динамика и результаты данного процесса на страновом (применительно к важнейшим партнёрам) и субрегиональном уровнях, проанализированы шаги ФРГ по усилению своих позиций в ведущих профильных международных структурах. Автор рассматривает планы по наращиванию потенциала бундесвера до середины 2030-х годов, особенности и «узкие места» его использования на современном этапе. Пристальное внимание уделено соответствию роста военно-силового потенциала ограничениям, содержащимся в Договоре об окончательном урегулировании в отношении Германии. В заключение представлены выводы об основных результатах и трудностях роста военно-политических позиций ФРГ в мире к началу 2020-х годов.

Настоящая статья посвящена анализу проявлений регионализма в условиях текущего социально-политического кризиса на Украине. С его развитием после государственного переворота в феврале 2014 года на Украине обострилась проблема регионализма. Общество продемонстрировало запрос на перераспределение полномочий между центром и регионами, выразившийся в многочисленных инициативах региональных органов власти и общественных организаций, нацеленных на расширение финансовой базы, функций и прав местных органов власти и самоуправления, а также в программных документах политических сил. При этом в отдельных случаях выдвигалась идея установления договорного характера взаимоотношений между центральной властью и регионами, что характерно для федеративной модели государственного устройства. В ответ на данный запрос исполнительная власть предприняла очередную попытку реформы местного самоуправления под лозунгом децентрализации государственного устройства. После 2014 г. на Украине проявились две разнонаправленные тенденции: центробежная и центростремительная, – соотношение которых предопределят динамику и остроту политических проявлений регионализма на перспективу. Несмотря на многочисленные выступления в пользу автономии, регионализм остаётся в рамках жёсткой модели, сформированной в постсоветский период. Замораживание после 2014 г. процессов регионализации на Украине обусловлено конфликтом на юго-востоке страны, глубокой вовлечённостью в него ведущих держав – России, США и ЕС. После подписания Минских соглашений, реализация которых означает для Украины внедрение в систему государственного устройства элементов федеративных отношений, реформа государственного устройства и территориального управления оказалась неразрывно связанной со стратегией Киева в отношении самопровозглашённых республик Донбасса. Проявления регионализма воспринимались Киевом в значительной степени как угроза территориальной целостности страны, что существенно сужало возможности децентрализации. Кроме того, Россия и США на практике продемонстрировали различные подходы к трактовке и реализации Минских соглашений, что оказало негативное влияние на процессы регионализации на Украине. Характер процессов регионализации на Украине позволяет проводить параллели с ситуацией в Приднестровье, а также говорить об общности украинской и молдавской моделей жёсткого регионализма, отличительной чертой которых выступает превращение регионализации в инструмент достижения политических целей России и Запада в условиях конфликтного характера их взаимодействия на постсоветском пространстве.

Статья подводит итоги выполнения международно-политических задач Водной стратегии Российской Федерации на период до 2020 г. и даёт оценку новым вызовам международному сотрудничеству, с которыми Россия столкнётся в наступающем десятилетии в области охраны и использования трансграничных вод. За 2010-е годы изменилась как ситуация в сфере обеспеченности водными ресурсами России, её соседей и всего мира, так и научные подходы к оценке влияния дефицита воды на международную политику. Приверженцы большинства из них сходятся в том, что дефицит воды чаще приводит к международному сотрудничеству. Соглашаясь с таким подходом и развивая его, авторы подвергают критике гипотезу, согласно которой дефицит воды, как правило, служит источником конфликтов и что оптимальным инструментом смягчения этих конфликтов являются многосторонние международные институты. Данный подход основывается на гоббсовском понятии естественного состояния войны всех против всех за ограниченные ресурсы, единственной альтернативой которому являются институты принуждения, пусть и не всегда совершенные. Одновременно другие подходы, опирающиеся на политическую философию Томаса Гоббса, разделяют международно-политические процессы, обусловленные страхом, от тех, которые вызваны дефицитом. Последние, по Гоббсу, имеют иную логику развития. Конфликты, как правило, обусловливаются страхом, включая и страх дефицита, но дефицит как таковой чаще порождает сотрудничество. Если многосторонние институты подчас и способны смягчать конфликты, то в условиях дефицита воды более эффективными оказываются двусторонние и минилатеральные – создаваемые небольшим числом сторон – институты сотрудничества. Это подтверждает и рассматриваемый в статье опыт взаимодействия России с соседними государствами в области охраны и использования трансграничных водных ресурсов. Авторы делают вывод, что международно-политической составляющей водной стратегии России на предстоящий период более соответствует подход, предполагающий, что дефицит воды чаще порождает сотрудничество, чем конфликты. Двусторонние и мини-латеральные институты сотрудничества, в отличие от многосторонних соглашений, способны предложить странам, делящим общие водотоки, инструменты взаимодействия, более подходящие к условиям конкретного бассейна.

В статье рассматриваются особенности и потенциал складывающихся между Индией и Ираном отношений стратегического партнёрства. Актуальность исследования определяется прежде всего необходимостью осмыслить новые вызовы и тенденции, возникшие в результате становления Индии как великой державы и резкого повышения роли Ирана в Евразии. Анализ основных подходов Индии и Ирана к созданию новой системы международных отношений в Азии был осуществлён с учётом основных трендов развития стратегической ситуации и позиций других ведущих держав в регионе. Показана роль проектной дипломатии в энергетической и транспортной сферах в формировании пояса доверия на Среднем Востоке и в Центральной Азии, включая урегулирование ситуации в Афганистане. Отмечено, что одна из базовых черт развития Индии – исключительная преемственность – находила своё выражение в политике балансирования, в том числе в Юго-Западной Азии, где одним из ключевых игроков выступает находящийся под американскими санкциями Иран, внешнеполитическая линия которого сохранила приверженность целям исламской революции и доминирования в регионе. За последние два года во внешнеполтическом курсе Индии происходит заметное укрепление позиций проамериканских сил, что может взорвать существующий более полувека консенсус по внешней политике. В центре внимания автора находятся проблемы участия Индии и Ирана в реализации китайской инициативы «Пояса и пути» и Международного транспортного коридора Север–Юг (Юго-Восточная АзияИндия–Иран–Россия–Европа). Анализ индийско-иранских экономических отношений включает в себя также крайне важную для развития сотрудничества сферу энергетики: поставки иранских углеводородов в Индию; перспективы покупки Индией сжиженного газа; строительство стратегического газопровода из Ирана в Индию, включая морской путь, и возможное участие России в данном проекте, представлена оценка перспектив индийско-иранской торговли.

Быстроразвивающаяся цифровая экономика оказывает серьёзное влияние на налоговые системы стран мира. В конце XX века к налогообложению цифровой экономики государства подходили весьма оптимистично. Считалось, что нет необходимости вводить новые налоги и что традиционные концепции международного налогового права смогут устоять перед вызовами времени. Тогда утверждали, что налогообложение даже с приходом новых технологий должно оставаться простым, ясным и определённым. Цифровую экономику стремились поощрять и освобождать от обложения сборами. Со временем ситуация изменилась. На начало 2020-х годов преобладает пессимизм по поводу налогообложения цифровой экономики. Рассматривается вопрос о введении специальных налогов на отдельные цифровые услуги, и такие налоги уже введены в ряде стран. Вместе с тем тенденция к ужесточению налогообложения может повлечь за собой дискриминацию новых технологий по отношению к тем, которые уже укрепились на рынке. Значимую роль здесь играют противоречия между технологическим центром и периферией. Присоединиться к тенденции налогового пессимизма для технологической периферии означает в том числе ограничить возможности развития собственных технологических компаний и углубить противоречия, поскольку дискриминация в налоговой сфере иностранных компаний не допускается. Регуляторный маятник, качающийся от самого оптимистичного к крайнему пессимистичному подходу, вплоть до отчаянных протекционистских мер, должен постепенно уравновеситься. Панические настроения налоговых ведомств по поводу перспектив налогообложения цифровой экономики должны смягчиться, и следует ожидать конструктивных предложений без излишней фискальной направленности.

В работе проведён системный анализ цифровой валюты центральных банков (ЦВЦБ) как нового финансового инструмента. Основной целью работы стало исследование экономических сценариев развития ЦВЦБ внутри страны и за её пределами на основе оценки основных признаков, преимуществ и рисков внедрения этого финансового инструмента в современную монетарную политику. ЦВЦБ рассмотрена в работе в трёх основных качествах: как инструмент внутригосударственных расчётов, как единая расчётная единица межгосударственных блоков и как универсальная международная цифровая валюта. Каждая из этих моделей рассматривалась автором в плоскости мотивации участников рынка, степени готовности проекта и совместимости с существующей финансовой системой. Дифференциация моделей в зависимости от архитектуры расчётов, технологических параметров и масштабов реализации позволила заключить, что в настоящее время отсутствует единое понимание природы и экономических преимуществ ЦВЦБ как на уровне отдельных стран, так и международного сообщества в целом. Обращая внимание на технологические плюсы цифровизации финансовой системы, государства не готовы ответить на вопрос о масштабах внедрения ЦВЦБ. Будет ли это заменой наличности в стране или станет единым средством расчёта между разными странами? И готовы ли сегодня государства рассматривать такую возможность? В заключении работы автор обосновывает мысль о том, что в ближайшие 3–5 лет интерес к ЦВЦБ будет расти преимущественно в развивающихся странах, добивающихся качественного скачка в развитии сектора цифровых финансовых услуг. Что же касается развитых стран, то они ни объективно, ни субъективно не готовы изменить уже выстроенную и хорошо зарекомендовавшую себя финансовую систему, а потому, с учётом их слабой заинтересованности в смене парадигм, цифровая валюта в ближайшие 10 лет не сможет составить альтернативу доллару США как единицы международных расчётов. Вместе с тем велика вероятность развития ЦВЦБ как средства расчётов между странами в рамках межгосударственных блоков при условии единства целей участников этих блоков.